Форум » Обо всем остальном » Яков Есепкин » Ответить
Яков Есепкин
Leda: Яков Есепкин ЦАРЕВНЫ Здесь венчало нас горе одно, Провожали туда не со злобы. Дщери царские где же -- давно Полегли во отверстые гробы. Посмотри, налетели и в сны Голубицы горящей чредою. Очи спящих красавиц темны, Исслезилися мертвой водою. Тот пречерный пожар не впервой Очеса превращает в уголи. Даст ответ ли Андрей неживой, Расписавший нам кровию столи? Не достали до звезд и столбов Не ожгли, отлюбив похоронниц, С белоснежных пергаментных лбов Смерть глядит в крестовины оконниц. Станем зраки слезами студить, Где одни голошенья напевны, Где и выйдут навек проводить Всех успенные эти царевны.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Когда святые выси отражались На терниве кандального пути, Мы с патиною медленно сливались, Не чаяли стезей иной идти. Преложны ледяные эти свеи, Зерцало вседвоит великий путь, Удавки ль обвивают цепко шеи – Нельзя ко небоцарствию свернуть. Нельзя его и узреть богоданно, Елику поалмазно сочтены Альфийские светила и огранно Серебро, истемняющее сны. Последние осветлены притворы, В розариях горит уже зола, Светила наполняют мраком взоры, А бездна, яко солнце, возлегла. Висят над светом тяжко цеппелины С архангелами, в благостные дни Каленой желчью выжегли нам спины, Под рубища их врезаны огни. Смотри на сих желтовниц выступленья, Опомнится еще адская рать, Преступника на место преступленья Влечет и мертвых царичей карать Армады возалкают рогоносных Существ, натурой дивной из иных И вряд ли нам знакомых нетей, косных Звучаний исторгатели, земных Каких-нибудь знакомцев бесноватых В них тщетно узнавать, елику мы, Коль знаем таковых, зеленоватых, Шафрановых, басмовых, суремы Красной тесьмами грозно перевитых, Облупленных по желти, перманент Ссыпающих из веек плодовитых Небожно, под асбесты и цемент Закатанных, а всё мироточащих С образницами Божиими, тех Альковных искусительниц, кричащих Полунощно, просительниц утех И спутников их морочных немало, Я думаю, губитель Аваддон Картине удивился бы, зерцало Могло б когда серебряный поддон В патине амальгамной опрокинуть Вальпургиевой ночью и ему Явить блажную публику, раскинуть Умом, сколь провожают по уму, Мгновенно объясненье теоремы Аидовской придет, искажены Черемы, иже с ними, и суремы Не нужны, чтоб увидеть правду, сны Кошмарные со мраморною крошкой Пииты навевали без конца, Но с умыслом, холодною морошкой Засим тешились, красного словца, Естественно, черницы не боятся И образы маскировать свечным Восковьем, глиной кармной не спешатся, Грешно им пред собранием иным Рога свои крушить, персты калечить Серебром битым, черепы менять В огоне безобразном, не перечить Сказителям удобней, затемнять Бесовскую природу, сих огулом Нечасто выпускают, из адниц Собраться в увольнительную с дулом Кривым, ножом зубчатым черемниц И гоблинов зовут мирские тени, По счастию, вояжи не часты Подобные, браменники от лени Приглядывать за шельмой на версты Какие-то баранов отпускают Наряды, возвращались к ним всегда Портретники, музыки, чьи ласкают Звучания и мертвых, невода Пустыми не бывают, свет не имут Успенные, а празднует покой Их избранная часть, когда вознимут Вверх сколотые очи, под рукой У князя присно виждятся химеры Сумрачные, таинственные мглы Сих кутают, правдивые размеры Нельзя соотнести с виденьем, злы Бывают необузданные панны И этим разве в истине точны Певцы нощные, тьмы благоуханны, Когда скопленья ведьм отражены, Всегда лишь по причине средоточий Поблизости эдемских мертвецов, Царевен спящих, ангелов ли прочий Творец, а в мире тесно без творцов, Решит отобразить – невод не полон, Тогда чермы текутся в оборот, И вот уже канун творенья солон, А дело на крови прочней, Саррот Еще плоды вкушает золотые, Эдемы плачет Элиот, а нам Привносятся образницы святые С нечистыми вокупе, к письменам Достойным совокупит бес виденья Черемные, а сказочник благой Типажи юрового наважденья Спешит раскрасить маслом, дорогой, Признаться, тот подарок, знать возбранно Реальные личины, так бери, Доверчивый вкуситель, хоть и странно Мерцание, чудные словари, Холсты темнолукавые, клавиры Сюит, барочных опер, скорбных фуг Кримозные на память сувениры, Узнай еще тезаурисов круг, Сколь мало девяти, и те по сути Вертятся от лукавого, оси Не видно, прибавляй нетенным жути Миражам и келейных выноси, Несложно это действие, в итоге У нечисти история темна, Кто более реален, кто о роге Мифическом, ответит седина Хомы-бурсиста, Гете, Дориана, Меж званых Иоганн других верней Свидетельствовал правду и обмана Призрачность вековую, для теней Окармленных неважно предстоянье Условное, раскрасочных высот Бывает веселее осмеянье, Чем истинное зрелище красот Божественных, чурным недостижимых, Тогда оне роятся и орут, Светилами небесными движимых Миров алкают благости, берут Инфантов, светлых рыцарей отцами Не звавших, потаенных, даровых И празднуют молебны с мертвецами, Блуждавшими еще среди живых Во оные трехдневия, для Брутов Страшны такие бденья, меловой Здесь круг и не поможет, аще спрутов Герой не остановит, но живой За мертвых не в ответе, на гамбиты Чертовские порою отвечать Преложно сильным ходом, корной свиты Уместнее движенье замечать, Не более, а древние гречанки Труждаются пускай, ко мифу миф Сложится в требник, наши диканчанки Салопы только скинут, вмиг Сизиф Прервать велит девичье мурованье Орнаментов досужих, сонник их Велик не по образу, воркованье Способно утомить сейчас плохих Танцоров, дабы пифий огневержье Низринуть, ярче свечи затеплим, Черем обманно в мире самодержье, Пожар сухой в гортанях утолим, На то и бал зерцальный, благотворность Чудесных возлияний чернь щадит, Ясна когда ведемская упорность, Какой сказитель пустоши следит, Пусть балуют ужо, личин рябушных Не станем даже в сребре узнавать, Гремлинов пустотелых и тщедушных К чему урочить, время пировать, Сколь надобность возникнет, в ноздри донне Мелированной перец белый ткнуть И стоит, мышьяку иль белладонне В бокале скучно будет, преминуть Давно, давно пора немые страхи, От перца отшатнутся черемы, Иль весело опять лихие прахи Сурочить маслом розовым, умы Тех жалкие существ, лишь злостенанье Эпиграфом их бдений бысть вольно, Одесные же наши сны и знанье, Нести сюда корицы и вино, В гранатовой ли, сребренной виньете Порфирные куферы тяжелы, За Ледою отхочется и Нете Корить винодержащие столы, Желтовную образницу сокроем Сиренью пятиалой и умрем, Архангелы ль возжертвуют героем, Опять червницу бойную утрем, Осыплем перманент на табакерки, В киоты пудры бросим и гулять Начнем о мертвой черни до поверки Иной, и станем куфры утомлять Серебряные водкою, куфели Вновь полнить цветом алым, золотым, Со ангелами белыми препели Мы нощно, всуе денно петь святым.
Leda: Яков Есепкин Художникам I За ересь рифм взошедшим на костры, Узревшим в зеркалах судьбы поминки, Вотще постигшим правила игры, Великодушно возлюбившим цинки; Пытавшимся в пустой размер облечь Веселье черни и пророков мрачность, Пусть будет эпитафией вам речь Поклонных дней, их темная прозрачность. Ан солнце закатилось на века В очах богоподобного Гомера, Хромает всяка новая строка И зрящих расхолаживает сера. Но пройден до тройной развязки путь, Повержены тираны поколений, Нельзя теперь и в сторону свернуть, Всю кровь не сдав для вечных песнопений. Вы точно знали, ею серебрит Чернильницы хорал, влекущий Вия, Надгробием святой огонь сокрыт И стоит жизни эта литургия. Напрасный совершаем подвиг, там, Где ночь снимает огненную стружку Со слов, нельзя спастись, к временщикам В последнюю не угодив ловушку. И все же Бог нас в пропастях земных Берег хотя бы судное мгновенье, Проигранная жизнь из бездн иных Пошла на роковое удвоенье. О терниях мечтали – у химер Сохранными останутся лишь грезы, Явим иконографии пример: На Троицу прельем благие слезы. И аще будут ангелы искать Невинно убиенных, аще станут Их славы мироизбранной алкать, Тогда оне зиждителей вспомянут. Я с вами рядом пал на ту стерню, Где стаи воронья серпы закрыли, Сквозь косы смерти не пройдя к огню, Винцент, мы кровью щедро скорбь залили. II Что ангелам печалиться, творца Мирское не тревожит наважденье, А небо лишь алмазы для венца Ему и может дарствовать, сужденье Толпы всегда превратно о кресте, Она, являя мира средоточье Лукавое и праздное, тщете Небесной не подвержена, сорочье Ей радио заменит речь камен, Оставит празднословие в подарок, Художник здесь не будет упасен, Гореть его кресту на фоне арок Порфировых, прости, Винцент, прости, Я знаю, что больничные теремы Давят своею мрачностью, желти Сиим не занимать, одне черемы Там вертятся в хламидах голубых С желтушными разводами, подбои Халатов также стразами рябых Оттенков изукрашены, обои Не красные иль синие, в стенах Всё та же полыхает желтоцветность, Любили мы смертельных апронах Лимонные опалы, но приметность Убраний отревожила химер Нетенных, желтью червной стал гореться Лимонный кипарисник, на размер Хламиды их короче, аще греться У свечницы полнощной восхотят, Дадим ли внове им лазурных красок Увидеть благодатный огонь, чтят Пускай своих юродивых пегасок Им верные серованные псы, Нет сини здесь и красного, толкуют По-разному цвета, но те весы, На коих краски мерятся, взыскуют Расчетов нелюбительских, сурьма Нас может успокоить вместо ровной Текущей синевы, а для письма Любого важен промысел, бескровной Художнической требы в мире нет, Как в небе тще искать земную благость, Скажу еще, бежать мирских тенет Лессирам невозможно, краски тягость Носителя раздавит и цвета Вновь станут веселы и беззаботны, Елику мрачность эта излита Нам в очи, серебряные и счетны Движенья кистей, перстов ледяных Извивы судорожные, одне мы Теперь достойны пропастей земных, Другие небомученики немы Давно, так возалкаем хоть сейчас В клинических палатах синих красок, Покоя много в них, подземный глас Я слышу явно, друг мой, желтый рясок, Бугристых цветомерзких охламид, Церковников пугавших бледноликих, Носительницы ныне аонид Пугать берутся, истинно великих Усилий стоит вечная борьба Художника с юродивою свитой, Орут себе черемы, ворожба Чертей, колодной кровию прелитой Умывшихся со утра, не велит Расслабиться хотя бы на мгновенье Прекрасное, пускай испепелит Геката зенки черные их, рвенье Несносное в чермах заключено, А мы покоя мирного алкали, Нести сюда теперь хотя вино, Сколь ведьмы нас и бражники взыскали; Юродные желтые колпаки Надели и тешатся, сини милой Затемневают цвет, бередники Чурные ставят рядом, над унылой Юдолию своей трясутся, им Не может быть прощения на этом И том небесном свете, Ероним Пусть бдение их жалует сюжетом Аидовским, для тщенья есть число Звериное, его и печь на спины Колпачным рогоносицам, зело Веселие их много длилось, тины, Пифии, чермы, как ни назови Уродиц оглашенных, четверговок Злоклятых, небом проклятых, любви Алкавших светлых рыцарей, воровок Чужой надмирной славы, пигалиц, Страшащих присно видом непотребным Духовников, зиждителей столиц Величественных, зрением волшебным Едино обладавших, сим равно Гореть в геенне огненной иль тлеться На мире, горькоцветное вино, Сливай, братия, некуда и деться От нечисти желтушной, так сейчас Нам будет крышей мира хоть палата, Застелим небодарственный атлас И грянем кубки о стол белый, свята Благая наша миссия, никак Нельзя ее теперь переиначить, Брюмер ли, термидор, пылает зрак Держительный над царичами, значить Вольготно было прежде на миру Оконницы палатные и двери Рогатым адоносцам, не беру В расчеты малых гоблинов, есть звери Гораздо огнецветней и крупней, Вот их мы станем ждать, пусть чрез порфиры Глорийского серебра, чрез теней Мистические патины, лессиры Пурпуровые, терни и багрец, Финифти и суремы золотые Попробуют зайти сюда, венец Алмазный мой держатели святые Всенощно не уронят, нам прейти Давалось небесами не такое, Узки ль страстные гремлинам пути, Домовное сословие жалкое Взалкает новых адов, и тогда Явимся во серебре и лазурах, Пусть зреет ядоимная среда Цвет жалованной вечери, о сурах, Псаломах ли и гатах тяжелы Затерпленные вина, грузны хлебы Легчайшие когда-то, на столы Глядят громовержительные небы, Архангелы слетают вниз, теней Узнав литую царственность, убранство Горит еще палатное, темней Чуровых свеч цезийское пространство Вкруг столия, а мы опять светлы И кисти достохвальные вздымаем, Серебром вьем басмовые углы, Бием желтушность чурную, имаем Лазурь, багрец и пурпур кистевой, Златую в желти масленицу тратим, Речем Ему, кто мертвый и живой, Откликнись, за вино мы щедро платим Лазорной ветхой кровию, сюда Идите ныне, завтра и восприсно, Четверг сегодня чистый, а среда Была ли прежде смерти, ненавистно Свечение одесное гурмам Диавольским, так наше пированье Возвысим ближе к небу и хурмам Капрейским, велико торжествованье Палатное, фиолы и кармин Изъять уже нельзя у небоцветных Владетелей свеченья, буде сплин Далек от идеала, апрометных Еще накличем тягостных гостей, Кому тоску нецарственную явить, Одним блудницам адских областей, Каким чертями велено лукавить, Ни щедрости не верить, ни письма Убойной озолоте, ни замковым Порфировым творениям, тесьма Сребряная в них тлится, мотыльковым Влекомые порывом, пусть летят К огоням нашим благостным, чистилищ Не минуть ворогиням, захотят Продать еще, на требницы судилищ Сволочь богожеланных мастеров, Распять еще, барочные теноры Возвысят голоса в нощи, суров Гамбургский счет на замковые хоры, Мгновения прекрасные, холсты Фламандские, тиарные алмазы, Свечницы наши белые, персты, Гвоздимые серебром, богомазы Таиться и пытаются, так хлеб Их выдаст непреломленный, таинства Не снесть евхористического треб Иродных ложеимцам, триединства Блистательство оне ль перенесут, Давай к их ноздрям хлебницы подставим В серебряной окрошке, не спасут Крушню их небопадшие, слукавим И мы однажды, много ли свечей Ворованных горело тще и всуе, Летят пускай сюда, у палачей Спросить нам должно многое, в холуе, Бывает, виден маятник времен, Хоть бегло узрим с ворами хозяев, Кровавых полотенец для рамен И лика не осталось, небокраев Темна закатность гойская, темны И Спаса рукотворного мелочки, Как будет рисованиями сны Успенные цветить, пускай сыночки Сюда явятся мертвые, равно В бессмертьи оторочные мы тоже Просфирками и сребром, и вино Течет из битых амфр по желтной коже.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят девятый опус Молодое вино излием На стольницы владык всеодесных, Не дождался еще Вифлеем Бледных агнцев и музык чудесных. Полны кубки и внове столы Дышат мрамром, тиснят им фиолы, Иудицы ль одне веселы, Ах, не плачьте по небу, Эолы. Где морганы о злате горят И темнятся букетники мая, Наши мертвые тени парят, Над юдолию желть вознимая. Четыреста девяностый опус Губы в мраморе темная злать Выбьет нощно, фиол сокрушится, И тогда небесам исполать, Где еще сон безумцев решится. Милость звездная паче судьбы, Наши тени Геката лелеет, Холодны ли мраморные лбы, Сам Аид им венцов не жалеет. Из Вифании как нанесут Ангелки черных трюфлей и мела Райских яств - удушенных спасут, Чтоб всевечно музыка гремела.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто первый опус Как еще не допили шато ль, Арманьяк золотой и рейнвейны Царств Парфянских и Савских - о столь Бьются звезды, а мы небовейны. Меловниц всепечальных шелки Во сундуках тлеют окованных, Днесь летят и летят ангелки Не во память ли чад царезванных. Се, ищите нас, челяди, впредь С мелом красным в зерцальников течи, Где тускнеются воски и бредь Снов беззвездных лиется под свечи. Четыреста девяносто второй опус . Мрамор выбьем кусками, венцы С темных глав преточащие снимем, Веселятся в трапезных купцы, А и мы звезд высоких не имем. Развевайся, нисанская злать, Май грядет, пусть камены ликуют, Всецветочным пирам исполать, Псалмопевцев ли ныне взыскуют. Ждут к столам нас юдицы во сне, Тусклым ядом чинят меловые Угощенья и пляшут одне Тени их меж свечей неживые.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Во десницах сквозь вечность несут Всеблаженные стяги знамений, Но и ангелы днесь не спасут, Иоанн, зря мы ждем откровений. Что еще и кому изречем, Времена виноваты иные, Богословов распяли зачем: Силуэты их рдеют сквозные. Сколь нельзя нас, возбранно спасать, Буде ангели копия прячут, Будем, Господи, мы угасать, Детки мертвые мертвых оплачут. Мировольных паси звонарей, Колоколен верхи лицеванны Черной кровию нищих царей, Рая нет, а и сны ворованы. Бросит ангел Господень письмо, Преглядит меж терниц златоуста, Музы сами тогда в яремо Строф трехсложных загонят Прокруста. А урочными были в миру Золоченые смертью размеры, Но Спаситель окончил игру, Черны лотосов гасят без серы. Речи выспренней туне алкать, Нет блудниц, нет и мытарей чистых, Оглашенных к литиям искать Поздно в торжищах татей речистых. Ах, литургика ночи темна, То ли храмы горят, то ль хоромы, Не хотим белояствий-вина, Что, Господь, эти ангелы хромы. Припадают на левую ость, Колченогие точат ступницы О мраморники, всякий ягмость Им страшнее иродской вязницы. Ныне бранные оры в чести, Князь-диавол на скрипке играет, Стоит в сторону взор отвести, Струны смертная дрожь пробирает. Челядь всех не должна остеречь, Отпоют лишь псаломы торговки -- Полиется калечная речь И успенье почтит четверговки. Как узрят в нас величье одно, Ото смерти блаженных пробудят И за здравье излито вино Разве кровию нашей подстудят.
Leda: Яков Есепкин Улисс XX век Вал над галерою навис, Остановились воды. Закончил странствия Улисс, Уставший от свободы. Умолк слепой певец богов, Но призрак жизни вьется Там, где ни попранных слогов, Ни рифм не остается. Никто, Эсфирь, не говорит На смертном перелете, И пламя темное горит В надмирной позолоте. Века умчались, а досель Чадит в руинах Троя, Итака ладит колыбель Для нового героя. Тоской гремит сионский лот И разбивает душу, И он под пзолотом высот Переступил на сушу. Но заняли в огнях места Дрожащие Сирены, Надсадная их нагота Восстала вновь из пены. Он возлюбил угрюмый блеск Очей, когда нагнулся, И не услышал дальний всплеск, От славы -- отвернулся. Наркотики и нежный яд Остались для интриги, Капризной вечности в заклад Передаются книги. Пурпурной буквы не найти, Истлели пергаменты, Легли на римские пути Мелованные ленты. Так и Офелия, и Мод Горят в иных бутонах, Теней прощальный хоровод Водя на геликонах. Скудельной нашей жизни сны Определяют сроки, И новой классики страшны Посмертные уроки.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Из Аида Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды. Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры. Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат. Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне. Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают. Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы, На армический требник иль мирты волхвы не скупятся, Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы, Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся. Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству, Весело, весело, и забавили в жизни камен, И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству. Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак, Были други коварны и немощных суе губили, Разливайся отравой смертельной холодный арак, Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили. Но еще зарыдают палатные фурьи и фри, Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки, Мрамор наших акафистов будут живить словари, Богоимное Слово немые впитают лозинки. Это Слово полнощное будет серебро таить, Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится, Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться. Лишь одна только речь дарованна, сама говори, Благо молви хотя с отражением в течной лепнине, Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне. Вероятно, рыдая над титульным желтым листом, Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая, Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом У меня и горит в изголовье свеча ледяная.
Leda: Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто третий опус Антикварные виты столы Чермной патиной, щедро лиются Яд со пуншем, опять веселы Четверговки, алкая, смеются. Ах, зачем нас и мертвых темнить, Верди, Брамс иль Моцарт восстенают, В шелках тени сбежитесь казнить, Сколь молчат и бессмертие знают. Век паяцев и падших столиц, Мышъяком шелк испитан червонный, Хоть следите, как с мраморных лиц Наших точится мел благовонный. Четыреста девяносто четвертый опус . Тушь парфянскую выцветит мгла, Лорелея холодную пену С дев смахнет, круг пустого стола Соберемся - воспеть Прозерпену. Сицилиек балует июль, Вишен сем, пусть резвятся менины, Вновь утопленниц ищет Эркюль, У мадам Бовари именины. Днесь и мы яды эти пием, Цин в зерцалах следим червотечность, И тоскуем о веке своем, Преливая вишневую млечность.
Зеб_Стамп: Наша справка: Яков Есепкин (Из http://www.russkiymir.ru/forum/posts/list/75/27602.page). Родился 17 июля 1957 года в гор. Мстиславле Могилёвской области БССР, ныне – Беларусь, в семье учителей (отец преподавал математику и слыл непререкаемым авторитетом республиканского масштаба в области точных наук, мать – преподаватель русского языка и литературы). В раннем детстве проявил склонность к творчеству, особенно к рисованию и музыке, виртуозно копировал картины известных живописцев, однако оставил занятия музыкой и живописью. В школе отдавал предпочтение гуманитарным дисциплинам, литературный талант открылся рано, в возрасте 10-12 лет многократно становился лауреатом республиканских слётов-конкурсов юных поэтов и прозаиков. Окончил школу с золотой медалью, затем – Белорусский государственный университет. Серьёзную литературную работу начал в семнадцатилетнем возрасте, в возрасте двадцати лет написал книгу «Готика в подземке», её восторженно приветствовал Арс. Тарковский. Сборник вышел в самиздате, тогда же Яков Есепкин впервые обозначил жанр, в котором работает, дав ему определение – готическая поэзия. В 1978-м –1980-м г.г. в Минске и Москве опубликовал самиздатовские сборники «Классика», «Пир Алекто», «Народная потусторонняя жизнь». «Готика в подземке» и «Классика» рассматривались на заседаниях секретариата правления Союза писателей СССР. Советская писательская элита восприняла книги с воодушевлением, молодому писателю прочилось блестящее литературное будущее, но ни одна из работ не была официально издана. Осознав тщетность усилий (апология готической поэтики в СССР могла повлечь репрессии), ведущие советские литераторы предпочли отречься от автора-неформала. Началась андеграундная жизнь Есепкина, в период до 1993-го года в России и США вышли самиздатовские сборники «Перстень», «Патины», «Марс», «Палисандрия и Адонис», «Энергия (Космополис архаики)». После длительного перерыва в 2003-м году в Санкт-Петербурге была опубликована превьют-версия гланого произведения Есепкина «Космополис архаики», что вызвало шквал газетно-журнальных откликов. С 1981-го года писатель не появлялся на публике… В 2004-м году Яков Есепкин заочно (по наличествующим текстам) принят в Российский Союз писателей. В 2008-м году им завершена работа над… готической сагой «Космополис архаики», которую литератор-мистик начал в возрасте девятнадцати лет… до сих пор не издана, хотя мгновенно сделалась культовой в интеллектуальной художественной среде. Здесь впервые в полном объёме используется нововведенная архаическая лексика. Летом 2009-го года в «Life journal» появилось обращение Якова Есепкина к Президенту России Дмитрию Медведеву, по информации на интернет-сайтах создатель книги-сенсации заявил о прекращении литературной деятельности. В 2009-м году увидел свет сборник статей международных авторов «Великий «Космополис архаики» в Интернете».
Хозяюшка: Я уверена, что Якова Есепкина не существует. Это псевдоним. Под ним пишут нездоровые люди, цель жизни которых - графоманство и распространение стихов в интернете.
полная версия страницы